В Петербурге уже 2 года работает уникальный центр, где проводят внутриутробные операции

В петербургском Перинатальном центре при Центре сердца, крови и эндокринологии имени В. А. Алмазова оперируют младенцев еще в утробе, а их матерей спасают даже после клинической смерти. «МК» в Питере» поговорил с Алексеем Ильиным, главным врачом Центра, и Юрием Родионовым, хирургом редкой специализации — он оперирует младенцев с пороками развития нервной системы.

— Почему Перинатальному центру нет аналогов?

Алексей Ильин: — Ноу-хау в том, что все пороки человека, грубо говоря, концентрируются в одном лечебном учреждении, где пациентам оказывается полный цикл помощи. Такого, чтобы женщина могла родить и больной ребенок мог оказаться в операционной в течение часа, — больше в стране нигде нет. Кроме того, центр находится в составе многопрофильной клиники, что позволяет оказывать помощь беременным с тяжелой сердечной, эндокринной и гематологической патологией.

— У врачей сегодня есть возможность исправлять большинство «ошибок природы» — пороков у новорожденных?

А. И.: — Да, пороки сердца, центральной нервной системы, головного мозга… Мы делаем операции на глазах, челюстно-лицевой области, грудной клетке, на брюшной полости новорожденного и другие. На уровне лучших клиник мира. Каждый день — по две, три, четыре сложнейшие операции. Это тяжело объяснить популярно неспециалисту, но, например, наши кардиохирурги по несколько часов делают операции на отключенном сердце младенца. По сложности это сравнимо с пересадкой сердца у взрослого! Или есть такая патология, как диафрагмальная грыжа — отсутствие границы между грудной и брюшной полостью. В этом случае органы брюшной полости находятся в грудной клетке. И чтобы ребенок мог дышать, наша хирургическая бригада устраняет этот дефект природы.

— Расскажите об операциях, которые делают ребенку, еще находящемуся в животе у матери.

А. И.: — Мы делаем около 35–40 таких операций в год. Только в тех случаях, когда нет другой возможности доносить беременность. Наши специалисты прошли стажировки в лучших европейских клиниках — мы умеем делать все операции на внутриутробном плоде. Самое простое вмешательство — забор материала для определения, есть ли у плода генетическая патология. Например, синдром Дауна. Чтобы женщина могла принять решение — хочет она такого ребенка или нет (до 12 недель она может прервать беременность, приняв самостоятельное решение, а до 22 недель — по медицинским показаниям.) Или, например, подобная операция проводится при фето-фетальном синдроме: он наблюдается при двойнях, когда идет сброс крови от одного плода к другому, в результате чего один плод становится как бы донором, катастрофически отстает в развитии от своего близнеца и может умереть, погубив вместе с собой и второй плод тоже. При помощи лазерной техники каналы, через которые идет сброс крови, можно разъединить. И тогда каждый плод получает свою кровь, свое «отдельное» питание.

Роды… после смерти

— Вы оперируете тех женщин, которые решаются рожать, даже несмотря на реальную опасность появления на свет ребенка-инвалида. Насколько точна в прогнозах современная диагностика?

Юрий Родионов: — Иногда врачи сталкиваются с несовершенством нашей диагностики. МРТ, ультразвуковое исследование внутриутробного плода могут дать ошибку. Так как даже самые последние методы не гарантируют 100-процентной уверенности, что ребенок будет неполноценным. Не всегда можно выявить неизлечимый порок у плода до 22 недель. Бывает, на МРТ внутриутробного плода — одна картина, а после рождения ребенка — другая.

— Бывает, что по всем прогнозам должен родиться неизлечимо больной малыш, но случается чудо?

Ю. Р.: — Да. Когда матери соглашаются родить так называемых приговоренных деток, мы, естественно, продолжаем их наблюдение в нашей клинике. Дети рождаются с прогнозируемыми пороками, но мы не сидим сложа руки — мы их оперируем. Иногда по несколько раз! Одному младенцу мы в течение 3–4 недель сделали 5–6 операций. Сейчас ему уже почти полтора года — он в норме. Если быстро и вовремя оказать хирургическую помощь, то иногда происходит компенсация порока. Например, на МРТ у плода показывалось отсутствие половины мозга. Мы прооперировали ребенка сразу после рождения. Спустя год видим: мозг в норме, и ранее «приговоренный» малыш ничем не отличается от других детей! За 2,5 года работы в нашей клинике у меня было пять таких поразительных случаев.

— Вы наблюдаете матерей «с осложнениями» — например, с пороками сердца. Какой показатель смертности рожениц за 2,5 года существования центра?

А. И.: — Ее нет, слава богу. Кроме того, когда мы, например, исправляем пороки половой системы, то стараемся делать органосохраняющие операции — чтобы женщина после наших вмешательств смогла потом родить, создать семью и иметь возможность интимного общения с мужчиной.

— В других клиниках «органосохраняющие операции» игнорируют?

А. И.: — Например, при врастании плаценты в родильном доме крайне сложно было бы бороться за сохранение матки женщины. У нас же с помощью эндоваскулярных технологий это делают. Наш главный девиз — сохранение репродукции у женщины. У нас даже есть аппаратура, которая позволяет собирать потерянную кровь в процессе операции и возвращать ее назад в организм. Это повышает качество помощи женщинам, они быстрее встают на ноги. Так что материнская смертность у нас равна нулю. Хотя были уникальные случаи — например, клинической смерти женщин во время родов. И не один раз. Но нам удавалось запустить сердце, вернуть женщину к жизни, и она рожала. Сохранили здоровых и младенцев, и мам.

Тяжелая неблагодарная специальность

— Родись такие дети в другое время и в другом месте — они бы погибли?

Ю. Р.: — Я начинал как детский нейрохирург почти 30 лет назад. В то время мы таких деток совсем не оперировали. В основном они погибали вскоре после родов. Если удавалось доехать до больницы, где был бы детский хирург, малыша оперировали, иногда неплохо. Но до 1985 года на весь Ленинград было одно-единственное нейрохирургическое детское отделение на 36 коек — в Институте нейрохирургии имени проф. А. Л. Поленова. Больше нигде специализированной детской нейрохирургии не существовало! Лежали кто где. Никакого оборудования у нас, откровенно говоря, не было! Как не было и условий для содержания малышей в больнице.

— А как сегодня быть тем роженицам, которые не имеют возможности приехать в Питер? Слышала, что ваших специалистов порой отправляют по городам России — спасать положение.

Ю. Р.: — Как раз недавно я вернулся из такой командировки — ездил на Камчатку. Ситуация там хорошо иллюстрирует происходящее в других регионах России. Детской неонатальной хирургии на Камчатке нет. Есть взрослые нейрохирурги, которые как огня боятся оперировать детей. И их можно понять. Они не могут оказать реальной помощи новорожденным сразу после родов. Я проконсультировал людей, пятерых малышей прооперировал удачно, как только они родились. Для специалистов нашего центра там не было ничего особенного: гидроцефалия, спинномозговые грыжи. Но практически все дети, которые там появляются с пороками развития нервной системы, — остаются без помощи и погибают. Притом, что оборудование в больницах вполне достойное.

— То есть главная и редкая ценность — специалисты?

Ю. Р.: — Да. У нас достаточно тяжелая и не всегда благодарная специальность. Сами понимаете, приходится работать с мозгом крошечного человека весом 2 килограмма, у которого голова размером с твой кулак. Мы видим результат наших операций только где-то к году жизни малыша. Может быть, поэтому специалистов в этой области можно по пальцам пересчитать.

— Может ли к вам обратиться не «проблемная» роженица, а здоровая?

А. И.: — К нам очень хотят попасть здоровые женщины. Подстраховаться. Но сами посудите: 55 тысяч родов в Петербурге в год, а мы больше 3 тысяч принять не можем, причем 70 процентов наших пациенток — женщины из регионов…